Переполох в гареме. Попаданка в султанский гарем — страница 1 из 49

Диана ОзтюркПереполох в гареме. Попаданка в султанский гарем

Глава 1

Задолго до объявления пилота о посадке вид из иллюминатора на красные крыши города мечты сказал всё за себя. Самолёт пошёл на снижение, и молодые девушки прильнули к окну, словно два любопытных дитя. Купола мечетей погружали в восточную сказку, а величественные минареты взгромоздились подобно копьям воинов, павших в битвах за эти священные земли. Стальная птица опустилась настолько низко, будто собиралась испить воды из Мраморного моря, но в последний миг передумала и приземлилась в аэропорту, носящем гордое имя первой турецкой женщины-лётчика — Сабихи Гёкчен.

В терминале, размахивая палочкой-антенкой с красующимся на конце флажком, их встречал коренастый экскурсовод. Всматриваясь в толпу, он выкрикивал фамилии туристов, сверяясь с данными на рабочем планшете. На шее вместо амулета у него висел бейджик с инициалами: Квалифицированный гид-историк Мустафа Озкан. Когда группа собралась, они устремились к выходу, где на парковке их ждал туристический автобус.

Сразу после приветствия Мустафа погрузился в исторический рассказ о городе, некогда бывшем столицей Византийской империи. Самый крупный мегаполис Турции стал домом для пятнадцати миллионов человек — от простого рабочего на ткацкой фабрике до звёзд мирового масштаба, от верующего, молящегося в ближайшей мечети, до своенравного прожигателя жизни, нашедшего пристанище в игорном заведении.

Мегаполис, разделённый на Азию и Европу, ласково омывается проливом Босфор и двумя морями — Чёрным и Мраморным. Стамбул впитал в себя мудрость Востока и европейскую практичность. Смесь культур определила его характер, поставив уникальную печать отличия. Он словно ребёнок-метис, взявший самое прекрасное от матери и отца.

Гуляя по набережной, Злата поняла, что имел в виду бармен, когда сказал: «Анталья — всего лишь курорт с пятизвёздочными отелями, и Турцию по нему судить нельзя». Очутившись на семьсот километров севернее, она лично в этом убедилась. Здесь всё было иное: люди, дома, уличный фастфуд, даже воздух казался другим.

Жареные каштаны остывали в бумажном кульке, а молодой продавец зазывал прохожих, уговаривая их попробовать. Старик с белой бородой и густыми усами раскладывал на прилавке-тележке румяные симиты, только что из печи, щедро посыпанные кунжутом. Их аромат манил прохожих. По желанию клиентов и за дополнительную плату он разрезал длинным ножом огромный бублик пополам и смазывал плавленым сыром или шоколадной пастой.

— Балык-экмек! — кричал мужчина у рыбного кафе, завлекая посетителей.

Это был местный хот-дог — простая, сытная и недорогая закуска, придуманная рыбаками. Филе обжаривали до золотистой корочки, свежую булочку сбрызгивали оливковым маслом и подсушивали на гриле. Затем добавляли начинку: огурцы, помидоры, зелень, лук и хрустящие листья салата. Перед подачей балык-экмек поливали лимонным соком.

Горожане подстать колоритному мегаполису. Пожилые женщины в тёмных мусульманских одеяниях прогуливались с дочерьми — эффектными девушками в мини-юбках. Первые — хранительницы домашнего очага, покорные мужьям и традициям; вторые — не спешащие замуж, работающие в крупных компаниях и поддерживающие феминизм.

Мимо прошёл завсегдатай барбершопов — стильный мужчина-плейбой с аккуратно подстриженной бородкой, благоухающий терпким парфюмом. Местные гопники небрежного вида, со злыми орлиными глазами, перебирали в руках молитвенные чётки. Сутулый седовласый старик, крепко сжимая трость, что-то бормотал, подкармливая диких голубей. Влюблённые подростки, безумно романтичные и до чёртиков ревнивые, делали парные тату — не всегда у искусных мастеров, о чём позже горько сожалели.

Тем временем Света, пытаясь сделать снимок симита на фоне набережной и гудящего парома, подверглась налёту дерзких чаек. Стая бесцеремонно вырвала сдобу из её рук и улетела, оставив после себя неизгладимое впечатление.

— Не, ну ты это видела⁈ — возмутилась подруга, придерживая одной рукой шляпку, которую норовил стащить ещё один коренной житель — ветер.

У него несколько личностей, и каждую можно не любить, но принято уважать. Пойраз — холодный северо-восточный ветер, имя которого происходит от греческого бога Борея. Говорят, он рождается где-то в снежной России и приносит непогоду. Мельтем — лёгкий летний бриз, сравниваемый в шутку с энергичной мамочкой: усиливается днём и стихает к ночи. Лодос — самый враждебный, приносящий туманы и бури, способный менять течения Босфора. Карайель — «чёрный ветер» с Балкан, зимой замораживающий пролив. Кыбле дует со стороны Мекки, а Гюндогду и Гюнбатысы — братья-ветры, чьи имена означают «где солнце встаёт» и «где солнце садится». Их сестра — северный ветер Йылдыз, «звезда», дующий со стороны Полярной звезды.

Особый авторитет у местных — у котов. Им дозволено всё и даже больше. Они живут в маленьких домиках, питаются за счёт государства и сердобольных прохожих, вальяжно разлёживаются на ступеньках и лениво греются под солнцем. Гид обмолвился, что они имеют религиозную неприкосновенность, но Злата не успела уточнить подробности, отвлёкшись на продавца лотерейных билетов.

Тот зазывал прохожих «поймать удачу за хвост», выискивая в толпе азартных людей. Не менее колоритным показался девушке чистильщик обуви — проныра с жуликоватой внешностью. Его схема была стара как мир: «случайно» уронить щётку, «искренне» поблагодарить того, кто её поднимет, предложить бесплатную чистку, а потом предъявить счёт втридорога. После словесных перепалок обманутый турист всё же расставался с деньгами, а ботинки его сияли чистотой.

— Уважаемые господа, проходим в автобус! — окликнул их гид Мустафа. — Следующая остановка — великолепный Топкапы!

Глава 2

Пройдя в императорские ворота, Злата испытала еле уловимый трепет. Когда-то по этим тропам величаво шествовал сам падишах, и люди покорно склоняли головы в знак уважения. Каменные стены дворца стали невольными свидетелями и жёсткой дисциплины, слепого повиновения, шпионажа, благородства, мужества, и безрассудной любви. Чего стоил один «Фонтан палача» у главных ворот, где полоскали затупившиеся секиры, острые кинжалы и окровавленные руки султанских карателей. Убийства совершались всегда ночью, а днём те же люди работали садовниками, храня придворные тайны — ведь им ещё в детстве отрезали языки.

Минуя Византийскую церковь Святой Ирины и монетный двор, где в османскую эпоху создавались ювелирные изделия и чеканилась валюта, группа туристов сделала несколько снимков на память и прошла во второй двор — Диван Мейданы. Это было сердце империи, где заседал Высший Государственный совет, проводились церемонии и принимали иностранных послов. Левее здания Совета возвышались Каретные ворота — отсюда в закрытых экипажах, сохраняя инкогнито, выезжали в город наложницы.

— Я думала, им нельзя было покидать дворец, — пробормотала Светка вслух.

— Здесь есть доля правды! — подтвердил экскурсовод. — Рабыни не покидали пределов дворца вплоть до начала XIX века!

— Так можно и с ума сойти! — ужаснулась Злата.

— А я бы пожила при Османском дворце! — мечтательно вздохнула её подруга.

Мустафа тем временем повествовал о жизни Империи — о военных кампаниях, героях и предателях. Рассказ начинался с халифов-завоевателей, реформаторов, народных любимцев и заканчивался жалкими женоненавистниками и пьяницами, которым случайно достался трон. Особое внимание гид уделил портрету молодого султана — красавца и народного любимца, прозванного Левентом за храброе сердце. Этот правитель лично участвовал в сражениях, обладал вспыльчивым, как вулкан, нравом и острым, как сабля, языком. Его жизнь трагически оборвалась в расцвете лет — падишах пал жертвой дворцового заговора.

— Насколько велика человеческая подлость! — прошептала Злата, не в силах оторвать взгляд от портрета.

В отличие от предшественников, в белоснежном парадном мундире он был воплощением элегантности. Проницательный взгляд серо-голубых глаз из-под тёмных бровей вызывал глубочайшее почтение. Бывают вещи, невидимые глазу, но ощущаемые подсознанием. Аура, энергетика — называйте как угодно — обвивала османского правителя золотой спиралью, словно анаконда. Рядом с таким мужчиной невольно затаиваешь дыхание и ловишь каждое слово.

Гид между тем рассказывал о самом запретном месте, будоражащем воображение, — о гареме. Этот город в городе включал более трёхсот комнат, хаммамы, мечети и лабиринт коридоров. Здесь были апартаменты Валиде-султан, покои жён, школы для шехзаде, комнаты наложниц и евнухов. Самым мрачным местом оказались темницы для провинившихся рабынь. Злата поморщилась — по спине пробежали неприятные мурашки.

— Меня не покидает чувство, что эти стены впитали море девичьих слёз, — поделилась она. — Несчастные были лишены главного богатства!

— Это какого? — Светка с любопытством разглядывала выцарапанную на стене надпись на османском.

— Свободы!

— Ты права, — кивнула подруга, фотографируя послание. — Надо спросить у Мустафы, что здесь. Может, любовная записка?

Ворота Блаженства на третьем дворе открывали доступ в личные покои падишаха. Особое место занимала сокровищница с коллекцией драгоценностей, среди которых был знаменитый кинжал Топкапы. Инкрустированный самоцветами, он имел в рукояти часы — чтобы палач мог зафиксировать точное время казни. Улыбка мгновенно сошла с лица Светки.

— Всё ещё хочешь жить при дворце? — ехидно хмыкнула Злата.

Пропустив колкость мимо ушей, Света демонстративно отошла. Решив сэкономить заряд, она убрала телефон, хотя на самом деле бесконечно благодарна подруге за компанию. Её шутки лишь пытались развеять